Школу я закончила в шестнадцать. В институт не поступила, ремеслами не овладела , на заводы меня не брали и, как сделать из меня человека родители не знали. Днем я сидела дома, слушала Фредди Меркьюри и «Юнону и авось» и ждала, когда придет с работы мама и выдаст арестованные накануне джинсы. Любимые левайсы у меня отбирали всякий раз, когда я возвращалась домой позже десяти вечера. Как только мама вручала мне штаны, я переоблачалась и неслась к Оксанке. У Оксаны мы учились красиво курить, плевали в коробочку с прессованной ленинградской тушью и густо мазали ею ресницы.
По выходным папа закрывался на балконе и писал стихи, мама роняла слезы в кастрюлю с кипящими варениками, а я включала пылесос, усаживалась на пол и рассматривала семейные фотографии. Старый пылесос визжал, как поросенок в преддверии смерти. Творческий папа, не выдерживал, врывался в комнату, давал мне три рубля и советовал посетить музей, выставку или просто исчезнуть. Я опять-таки мчалась к Оксанке. Родители Ксюши «плавали», дома бывали редко, и мы безбоязненно курили, красились, крутили челки, дегустировали родительские ликеры и отправлялись на дискотеку. На дискотеке мы были лучшими! Отплясав шесть лет в ансамбле народного танца, наш дуэт выделывал под Майкла Джексона такие аутентичные лунные дорожки, что афроамериканцу даже не снились. К десяти я домой не поспевала. Снимала босоножки и неслась напрямик через темный, лающий, гулкий пустырь. Ну, а дома меня ждала беспокойная мама и экспроприация штанов.