Пошли мы как-то на кладбище спиздить оградку. Пошли, конечно, под вечер, а то ведь среди бела дня не по-людски нихуя. Идём, кароче, приходим. А на душе чота бля всё равно не по себе. Хотя начало 90-х, надо быть наглее и циничнее. Ну и не подаём виду, нашли железку какая посолиднее, думали – чисто за уголок возьмёмся в две хари – она и вылезет… А – нихуя. Как репка, сцуко. Напряглись с Лысым до пердежа, да хуй там. Чо за йобаный насрать? Недоумеваем. Присели, закурили. Тут вдруг Гоха завис и начал дымом кашлять. Ну мы хуле не мешаем, может у него туберкулёз, зачем же другу про хуйню напоминать. А он сигарету прожевал и на памятник пальцем тычет. Зырим – йопте! На круглой эмальке – Лев Толстой! Ога, тот самый. Который разбудил декабристов. Бляааааа! Во пиздец, да? Хуясе встреча на закате. Мы ж его в школе проходили, помним знакомый на всю жизнь бородатый еблет. Гоха прокашлялся, чиркнул зажигой и прочитал:
- Семён… Спиридонович… Хуев.
Стало как-то неловко, хотя и так было не до праздника.
- Нннну? – гаварит Дрон. Это он мне, патамушто я в школе училса на тройки, когда все реальне пацаны – на твёрдые нули. – И кто же, бля, нопесал Войну и наказание, а?
- Типа… Толстой…
- Этот?
- Беспезды.
- Но этот же – Хуев!
- Выходит, однофамильцы наверно…