Митя Волков когда-то в юности прочитал у Стендаля: «Меня эта женщина больше не интересует: я видел у нее на ногах чулки в сборках».
«Ну ни фига себе! – подумал Митя. – Вот ведь аристократ-эстет-пижон-говнюк!». Потому что Мите в молодости не очень везло с девушками, и такая мелочь и ерунда, как чулки в сборках, его никак не могла бы смутить. Наоборот! Он представлял себе эту женщину, в шумном пышном платье, в шляпе, в перчатках, в шелковых или лаковых туфельках, едва видных из-под оборок длинной юбки, в каких-то бесконечно соблазнительных перчатках, корсетах, турнюрах, буфах и лифах, не известных ему в точности, но сладостных в фантазии – и как только он видел в своих фантазиях эту чуть приподнятую юбку и на миг мелькающий чулок в сборках, у него в глазах темнело, и сердце начинало биться.
Он был согласен на чулки в сборках. Ему был смешон весь этот эротический снобизм. Он читал у Чехова: «Бывало, помню, в дни моего ловеласничества я бросал женщин из-за пятна на чулке, из-за одного глупого слова, из-за нечищеных зубов…» - и смеялся над героем; впрочем, чеховский герой в этом рассказе смеялся над собою сам, ибо все это было в прошлом, а сейчас он горячо и нежно любил неряху-растеряху Сашеньку.
Так что торопливо зашитые черной ниткой коричневые теплые рейтузы, или неправильная пуговица на кофте, или пальчик, выглядывавший из дырочки чулка – все это вызывало у Мити Волкова умиление и даже, как он сам себе с удивлением признавался, нечто вроде добавочного влечения.
Митя окончил институт, стал редактором, потом начал «помаленечку пописывать», как он сам говорил, нарочно напрашиваясь на неприличный вопрос, и когда этот вопрос следовал – радостно смеялся. «Какой милый и легкий человек!» - говорили все.