Наступает время, и отвоевав положенное, зима успокаивается, мороз спадает, а ветер уже не надувает куртки пешеходов, делая их похожими на воздушные шары. Зима кряхтя поворачивается на другой бок, начинается совсем недолгое солнечно-морозное перемирие длинною в месяц. Это февраль.
Отец берёт меня за руку, хотя до проезжей части ещё далеко. Я рассматриваю искрящиеся сугробы, и у меня начинает резать в глазах. Отец тянет вперед, я опускаю веки и представляю, как будто я слепой и ведёт меня собака поводырь. Теперь я не вижу, ни того, что творится у меня под ногами, ни прохожих, которые идут мне навстречу, не вижу вообще ничего. Немного страшно, но можно покрепче сжать руку отца, и страх уйдёт. Перебираю ногами, чтобы не отставать и полностью доверяюсь поводырю.
- Так, Славка, уже дорога, - говорит отец, и я открываю глаза, потому что очень боюсь смерти. А боюсь я её, потому что знаю, что это такое. Когда ты есть, а потом р-р-раз… и тебя нет. Так уже было. Сначала с бабулей, а потом с мамой. На похороны меня не взяли, а вечером заплаканная тётя Тамара выловила меня на кухне и зачем то сказала: «Она уехала», - хотя я её ни о чём не спрашивал. А потом она схватила меня в охапку и начала реветь. И от этого мне тоже захотелось плакать. А ещё от того, что в доме было много гостей, но никто не смеялся. Все молча ели и пили и так же молча выходили курить на лестницу.
- Ещё немного, Славка.