Соседка Татьяны Александровны сверху, Джемма, вскользь о ней. Она сумасшедшая. Адская смесь монголов, татар, слегка бердичевских евреев, цыган, немного греко-католиков. Вся эта орда когда-то вырвалась из средневековой преисподней и слепила Джемму, кто во что горазд. Каждый оставил на ней отпечаток, штрих, неумело вдавленную ладонь, грубую подошву ноги. Шутки ради присобачили смешной еврейский нос, татарские уши, чувственные греческие губы, по-монгольски разбросанные глаза и злой цыганский язык. Джема за ненадобностью не держала дома зеркал, но источала такой густой смрад феромонов, что все мухи стремились совокупиться непременно у неё на голове гурьбой, а мужчины терялись в пространстве. Мужчин, как мух, завораживала чудовищная красота абстрактных линий её физиономии, этой уродины, пропитанной приворотным зельем: заколдованная принцесса, которую целуй – не целуй…
Татьяна Александровна никогда в жизни не видела настоящего дурака или умного, но на Джемму смотрит пристально, растерянно, с лёгким ужасом восхищения: она видит перед собой чёрную дыру.
Это космос, Господи, говорит она себе, заламывая руки, настоящий космос, ледяной, безмозглый; как ты мог воплотить его в одном человеке? Зачем тебе такие шутки, Бог?