Похожий на огромную, невиданную, страдающую ожирением птицу, Карлсон летел над городом. Чувство свободы незнакомо этим зачуханым людишкам, прозябающим в серых однотипных бетонных коробках, – думал он. Пропеллер за его спиной монотонно тарахтел, теплый воздух приятно обдувал мамон, в котором переваривался только что спижженый с одного из балконов еще жидкий холодец.
Наслаждение от полета внезапно испортила резкая боль в желудке и позывы к экстренной дефекации. Карлсон запаниковал. До его дома на крыше было далеко, а срать хотелось так, что еще немного, и гавно самопроизвольно хлынет из кишечных недр. Приспустив на всякий случай коротенькие штанишки, он спикировал в первое попавшееся открытое окно, свалив при этом с подоконника горшок с цветком. Находившийся в комнате мальчик вздрогнул, и с округлившимися от ужаса глазами уставился на влетевшего голожопого упыря с пропеллером. Тихо матерясь, Карлсон стал нарезать круги в воздухе, выискивая взглядом подходящее место для говнометания. Наконец, не имея больше никакой возможности сдерживаться, он пробормотал «да ебись оно все в рот», и на лету расслабил очко, из которого тут же веселым фонтанчиком ударила струя жидкой дресни. Спеша укрыться от брызг гамна, мальчик закричал что-то невнятное, закрыл голову руками и полез под кровать.
Высрав все гавно, Карлсон приземлился, огляделся по сторонам, вздохнул и огорченно пробубнил: «сукаблятьнахуй, как-то нехорошо получилось…»
Мальчик чего-то затих. Карлсон заглянул под кровать и сказал:
– Ну, вылазь, чего ты? Испугался? Как тебя зовут?