Последний раз я срал в штаны, наверное, в первом или втором классе школы. Нет, все-таки в первом. Помню-помню: линейка, 7 ноября, заунывные речи завучки в трещащий микрофон через трескучие колонки на плацу под школой. И классуха, напомаженная, надутая, с дурацкой брошкой, изображающей жука, а вместо брюха кусок желтой полупрозрачной пластмассы, изображающий янтарь. Рядом стоит, прямо от меня слева, я выше всех в классе был. В парадно-выходном трикотажном платье бурой нити. Точь-в-точь как говно. И нить-то такая, смешанная – даже вроде что-то желтенькое в ней виднеется.
«Татьяна Леонидовна, можно в туалет?»
А она сквозь зубы тебе: «Стой, мерзавец, я тебе запрещаю».
Ну стою, раз запрещает. А сам понимаю, что пропал, погиб, очку-то не прикажешь, и тем более завтраку, активно вертящемуся в кишечнике и состоявшему из позавчерашней творожной запеканки вприкуску с портретом Ильича над раздаткой. Как он, интересно, так хитро с портрета смотрел-то? Вроде и ни на кого, а вроде и на всех одновременно, и самое главное – на тебя, прямо в глаза, ехидно так, с прищуром, под нетерпеливый шип классухи: «Мерзавцы, а ну быстро закончили!» И что-то еще про «общество чистых тарелок» припоминаю. Мол, Ильич всегда позавчерашнюю запеканку доедал. Ну Ильича вряд ли заставляли после завтрака на линейке торчать, когда с животом плохо. А в штанах уже такая дрожь характерная пробирает, как будто пытаешься на турнике пятнадцатый раз подтянуться, руки уже ходуном ходят, мышцы сводит, и чувствуешь, что вот-вот лопнут они, эти мышцы, разожмутся пальцы, и шмякнешься ты прямо в пыль носом под хохот физрука. А ты все себя обманываешь: ну еще чуть-чуть, еще совсем малость осталась… Себя-то обманешь, а мышцы – нет.