Сначала он немного все же стеснялся, когда она вкладывала ему в руку нож и говорила – отрежь, от меня не убудет. Все-таки он знал, что людей есть нехорошо. Особенно живых. Особенно женщин.
Но она была такая мягкая, крупная, и так его любила, а денег все время не было – работа его не кормила, а она говорила – я не могу, чтобы мой мужчина голодал.
...И он отрезал – сначала небольшие кусочки – тут с руки, там с ноги, потом вошел во вкус и отрезал большие ломти с пышной попы или груди. Ей было не жалко, господи, у нее всего много, разве ж нет! Ей было даже не больно, и они каждый вечер придумывали меню из ее мяса.
Потом она все-таки уменьшилась, понятно, аппетит у людоедов разыгрывается не чета зверскому – голод людоеда – он всегда жадный, всегда с перебором, всегда прозапас. Она стала худой, одни жилы и кости.
Он ушел.
Как она это пережила – только она знает. От горя наедалась, снова нарастила жирок.