Баня
Тихая украинская ночь. Село Черёмушки спит мёртвым сном и лишь в покосившейся баньке Кузьмича мерцает запотевшее окошко. Внутри слышится возня, -
это Кузьмич, поставив кладовщицу Агафью раком, пытается всунуть ей в жопу хуй. Но, хуй кузнеца, как всем известно, толстый, и потому влезать в
сраку Агафье не больно-то спешит. Да к тому же с непривычки, а может и от страха первого раза, Агафья напрягает анус, а анус кладовщицы – да будет
теперь тебе известно – это второе кольцо силы. Борьба длится уже семь минут.
- Да не верти ты сракой, дура! – кричит ей Кузьмич прямо в ухо.
- Ой батюшки, ой матушки, ой святые великомученики Гавриил, Пётр и… и… – стонет Агафья, вытирая крупные капли пота с раскрасневшегося от
напряжения лица.
- И Ефстафий, - заканчивает Кузьмич.
- А говорил ведь, заходи вечерком, попаримся да потрахаемся, а сам что? – воет Агафья.
- А ты что, замёрзла?! – смеётся Кузьмич, - ну на!
С этими словами он правой рукой берёт из таза берёзовый веник, отмокавший всё это время в кипятке – для мягкости – и пиздит Агафью по спине. От
неожиданности та на мгновение расслабляет анус и Кузьмич - с криком «хааа» - проникает внутрь.
- Ну вот, дальше – проще, - резюмирует Кузьмич и медленно, равномерно, со знанием дела начинает двигать волосатой сракой туда-сюда. Агафья жалобно
всхлипывает:
- Хоть бы сметанкой смазал, ирод!
- Ты, Агафья, сметану-то сракой на том свете откушаешь. А счас, - поднимает многозначительно палец, - счас время не то, чтобы зазря харчи
переводить.
Минут через пять-десять, - уж прости меня дорогой читатель, что не засёк точнее, - они закончили и расположились кому как удобнее – Агафья на
полке прилегла, а Кузьмич прямо на пол сел.
- Внучок ко мне, Митька, из столицы приехал, - отхлебнув из жбана сказал Кузьмич. У нас, говорит, сексуальная революция произошла, народу
переебалось – видано-невидано! И мне, значит, старому, подсобил – брошюрку привёз.
|