Ольку прикалывало срать. Ибанесса пажизняк присаживала сваё гнилое очелло на час, а то и на два ебтать. За это на неё пиздаебически ругалась мать. А отец-олкатрон хуярил под дых и в титьку. Родителям уёбища тож бывало хотелось обосраться блять. У хуёвницы были чмошные, как крассовки найк, сисяры, пахожие на гандоны за пять рублей, надутые мачёй бамжа. Овца сидела на унетазе, срола и мацала титищи, глядя на это в заляпанное капельками жопного гавна зеркало.
Срать парашница полюбила в тяжелом, как субботник у шалавы, детстве. Тогда бледина ходила на детский утренник. Припиздовав с какого-то хуя раньше всех, засранка набросилась на столы бля заставленные праздничными ништяками. Выжрав нахуй все плюшки и балабасы тварина пачуяла удручающую и невыносимую тяжесть в жопени. Хуйско взвыв, дрисница ломанулась в тубзик, громка пердя и вызывая клинический ахуй воспитательниц епта! Ебаная поносная жидкость начала хуярить задолго до спасительных дверей выебанного в рот сортира! Метров сука за десять. Если б нашелся пизданутый долбойоб-извращ, который бы задумал взвесить всю эту кучу блядского кала, высраного этой маленькой девочкой (будущей мега-дрищовкой!), он бы понял что такое сука шок! Потому что навалено было, вот не спиздеть, восемнадцать киллограм тухлого гавна и дохуя литров жидкого, как мозг графомана, паноса!