Лето несло пыль и шелест каштанов. Чем еще могут заниматься три интеллигентных человека в летний выходной на кухне? Конечно разговорами о женщинах или политике. Тихое место, с запахами еды, мерно капающим краном и тряпкой устало свесившейся из раковины. А вокруг - суета, что - то трескалось, скрипели, выворачиваясь, ржавые гвозди. Люди горели непонятым. Все пели: «Мы хотим перемен». А я всегда думал, а зачем мне, лично, перемены? Переставить стол из угла к двери? В этом, заключается скрытый от посторонних глаз, глубинный цимес простецкого и, одновременно, угрожающего слова – «перемены»? Все это месиво сочилось из газет, бормотало из пожелтевшего радиоприемника, неслось из телевизора (благо он у меня не работал и, по причине постоянного недомогания, выдавал картинку, которую смотрел только Саня, о то по большой синьке). Перемены, ускорение, перестройка – чепуха, несомая тогда и сейчас тысячью раззявленных ртов, натужная мозаика из сгнившего на корню.
Покрытый клеенкой в шрамах, кухонный стол незыблемый и реальный нес четыре флендера портвейна, с завораживающей датой 1974 на бело-зеленой этикетке. В моей руке покоилась обезрученная кружка с вгоняющей в депрессию калиновой деколью. Хорошо, беспечно покуривая в открытое окно, сидеть на подоконнике. Чувствуешь себя разделенным надвое, двумя вселенными – двором ослепительно душным и кухней прохладной, обложенной забрызганным кафелем. Под детским грибком вовсю трещало домино.
- Рыба, Антоха! – и междометия проигравших вспархивали воробьиной стаей, под свист и шмелиное гудение отошедшей электрички.