Сидит скрестив ноги. Ковыряет спичкой в зубах, щелкает языком. Ноги и грудь в черной щетине. На фоне окна - зарешеченного планками, обрамившего тропку, вдоль кряжистого, краснокирпичного сарая бегущую, - сидит и прокручивает серебристый валик, преследуя отплевывающуюся помехами радиоволну. Музыка лениво сочится в сетку динамика. В столовой, в томительной тишине - только эта музыка, как заговорщик, нашептывает что-то в углу.
Он - за столом. Ложка о дно тарелки - тук-тук… Борщ пузырится, пахнет кисло. Сидит за столом и ест.
Дядя с усмешкой обратился к нему:
- Ты чего так над тарелкой-то склонился?
Выпрямился, забыв проглотить борщ. Расправил плечи. Уперся взглядом в того, что у окна сидит, - тупым остановившимся взглядом. Борщ не идет - не хочет идти - в глотку.
- Знаешь, кто так ест? Коровы и свиньи - вот кто. И лошади тоже. Это они так над кормушкой голову наклоняют. А человек - он ложку ко рту подносит. Понял?
Делает невнятное движение, - не то кивает, не то ведет плечами, - с усилием проглатывает плещущуюся во рту жижу. Думает: не сделать бы еще чего: не плямкнуть бы, не сербнуть, не ударить ложкой о зубы, не положить локти на стол, не забыть взять хлеб, не вытереть рот ладонью, - или еще чего.
А когда идет по коридору - почти крадется. Помнит: пробежал однажды, простучав пятками, так тот - вырос перед ним, и брови, точно стервятник, - изогнулись, кружат, готовые вцепиться, выпотрошить, как ягненка какого, а глаза - черные, злые, яростные.