Помню как однажды я воззвал к богу.
Это был беспезды камичный случай, каторый йа никагда низабуду. Йа училсо классе в дивятом, а можыт и в дисятом. В то время все мечтали стать бандитами и праститутками, а я тупа хател бухать и нихуйа не делать. В алкашы и тунеяцы стремился, шел напереко судьбе, блять. И жыл-был-работал у нас в школе учитиль женскава полу па русскаму йазыку и литиратуре. Не в доску ебнутая, но с нехилым прибабахом и приваротом на Пушкина нашева, Алесандра Сиргеива.
Рабочим место этого с пездой фееричного и безадекватного учителя служила кафидра. Тяжелый стол из светлава дерева ниибацо шел к ее мыточесаным валасам цвета выцветшей акварели, а тяжелый полупразрачный углепластег предавливал к поверхности стола фотографии маладова сансергеича, дряхлава белинскава и выдержки из самых удачных абаротаф типа «йа помню…». Стул, времен выпуска майкрасофтам «цивилизации», был обит веселой материей с изабражением желтогрязных цветков и странных растений, которые могли придумать только обкурившиеся на швейных фабриках маляры. По правую руку от кафедры зияло Чорной дырой акно, в которое вылетали сочинения, имевшие больше двух грамматических и одной мыслительной ошибки. Майа же титрадка тупо гнила пятый год под этим акном.
В довершении этой злоебучей картины над головой нашей прелестнецы висел партрет САМОГО сансергеича, в формате А1 из плотнава картона. Он мудро смарел на нас на пратижении пяти потерянных годов в этом классе и взывал к мудрасти, чести, дастоинстве и к челавеколюбию. Обрамляли кромки партрета гаршочные цветки. С адной стараны вроде как оградка с цветами, а с другой стараны харошый сдерживающий фактор «чтобы не ебнулось!»