Утром дед вышел на крыльцо и ахнул.
Такого он еще не видывал.
Посреди маленького, огороженного чахлым плетнем огорода, придавив крутыми боками помидорную рассаду и первые огуречные плети, высилась огромная РЕПА. В предрассветных сумерках она будто светилась каким-то неживым зеленоватым сиянием. Обомлев, дед всунул узловатые ноги в опорки и побрел поближе. Несколько раз обошел вокруг РЕПЫ, горестно взмахивая руками и тихо матерясь.
- Ить вот ведь напасть! От, едрить его! Сколь на свете живу, никогда такого не видел...
Потом, осмелев, приблизился. РЕПА оказалась деду как раз по плечи. Плюнув на ладони, старый николаевский солдат попытался было сдвинуть овощ, но руки скользнули по гладкой кожуре, и Дед со всего маху приложился лбом в холодную мокреть. Старый аж затрясся от досады.
- Ну погоди! Я ж тебя!
Дед сбегал в сенцы и вернулся с дровяным колуном. Долго примеривался, потом взмахнул для пробы пару раз и с хэканьем засадил острие в мясистый корень. РЕПА отозвалась гулким уханьем. Вытащив топор, старик не поверил своим глазам - рубленая рана на корне затянулась в один миг. Перекрестившись и побелев лицом, дед сплюнул, рванул с головы облысевший волчий треух и шлепнул его себе под ноги.
- Она! Точно - ОНА! Бесовщина окаянная! Ить говорил я мирянам - не пущайте вы в село энтих скубентов! Понаехали, очкарики проклятущие, и все со своими порошочками чертовыми! Теперь всем беда пришла...